Православная церковь называла их опасными сектантами, а власти — ниспровергателями основ. Они подвергались преследованиям со стороны государства, причем как до революции, так и после. Некоторые современники считали их чудаками, которые бесятся с жиру и играют в «опрощение», другие же отказывались от титулов, состояний и карьеры, чтобы к ним присоединиться. Рассказываем, кем на самом деле были толстовцы и как было устроено их движение.
Начало: как и почему появилось толстовство
Истоки толстовства — в духовном переломе, который случился у Толстого в конце 1870-х — начале 1880-х годов, и без рассказа об этом событии невозможно говорить о толстовстве. Именно в этот период Толстой, по сути, перестает быть писателем и становится духовным лидером.
Он сам подробно рассказывает об этом кризисе в «Исповеди»:
«…на меня стали находить минуты сначала недоумения, остановки жизни, как будто я не знал, как мне жить, что мне делать, и я терялся и впадал в уныние. Потом эти минуты недоумения стали повторяться чаще и чаще и все в той же самой форме. Эти остановки жизни выражались всегда одинаковыми вопросами: Зачем?»
Жизнь, семья и дети, даже (или особенно) литература теперь представлялись Льву Николаевичу абсолютно бессмысленными. Писатель даже был близок к самоубийству:
«…я, счастливый человек, вынес из своей комнаты шнурок, чтобы не повеситься на перекладине между шкапами, и перестал ходить с ружьем на охоту, чтобы не соблазниться слишком легким способом избавления себя от жизни».
Поначалу он пытался искать ответы в религии:
«Я готов был принять теперь всякую веру (…) И я изучал и буддизм, и магометанство по книгам, и более всего христианство и по книгам, и по живым людям, окружавшим меня». Но, перелопатив множество томов и пообщавшись с десятками сторонников разных религий, он только разочаровался: «Чем больше, подробнее они излагали мне свои вероучения, тем яснее я видел их заблуждение и потерю моей надежды найти в их вере объяснение смысла жизни».
Постепенно взгляды и идеи Толстого начинают оформляться и систематизироваться в единую доктрину (наиболее полно они выражены, помимо уже упомянутой «Исповеди», в произведениях «В чем моя вера» и «О жизни»). Распространение этих взглядов становится, без преувеличения, его самым главным делом.
Довольно скоро толстовство распространилось не только в России, но и далеко за ее пределами (в 1900-х годах сторонником толстовства называл себя, к примеру, Махатма Ганди, с которым писатель состоял в переписке). Со временем толстовцы принялись объединяться в сельскохозяйственные коммуны.
Принципы толстовства
Непротивление злу насилиесм. Пожалуй, самый известный принцип толстовцев.
Сознание определяет битие; без нравственного самосовершенствования жизнь человека бессмысленна.
Государство - это зло. Любое организованное принуждение безнравственно, а любое государство — это организованное принуждение, поэтому безнравственно по умолчанию (и неважно, о каком конкретно государственном строе речь). При этом принцип ненасилия исключает какую-то организованную борьбу против государства (тем более — насильственными методами), что разобщает толстовцев с революционерами.
«Практическое» христианство без церкви. Заповеди Христа толстовцы признают высшей ценностью, при этом богоподобную природу самого Христа Толстой отрицает — христианство для него лишь этическое учение. Отрицаются и церковь, ее иерархия, обрядовость, догматическое богословие, мифологичность: все это лишнее и наносное. В сущности, одной Нагорной проповеди вполне достаточно.
Земледельческий труд как моральная ценность. Труд на земле для толстовцев больше чем труд: это способ (причем едва ли не единственный) сохранить живое одухотворенное начало в человеке, самый разумный и естественный способ существования. Именно поэтому толстовцы почти сразу начали объединяться в сельскохозяйственные коммуны.
Опрощение. Современная цивилизация избыточна; она искусственно множит потребности и уводит человека все дальше от гармонии. Максимальное упрощение жизни, отказ от излишеств — важная часть учения Толстого. Причем речь идет об отказе не только от материальных излишеств, но и от духовных: современная им культура и особенно «светская» литература тоже казалась толстовцам избыточной и ненужной. Известно, что сам Толстой в не раз и свои собственные художественные произведения называл пустяками, которые не стоят внимания.
Попытки создания «интеллигентских» земледельческих общин предпринимались в России и раньше — но ни одна из этих инициатив не стала такой массовой.
Состав толстовских коммун был причудлив и разнообразен: в них входили и аристократы, и военные, и интеллигенция. Некоторые действительно отказывались ради толстовских коммун от блестящего будущего (например, князь Дадиани и князь Хилков — оба крупные землевладельцы и богатые наследники с перспективной военной карьерой). Интересно, что крестьяне, сначала смотревшие на коммуны как на нелепые «барские причуды», позже сами стали к ним примыкать или создавать собственные.
Бюджет коммуны состоял из вкладов участников (именно на эти деньги, как правило, устраивалось жилье, покупались земли и оборудование), а впоследствии — из доходов от сельскохозяйственной деятельности. Все важные вопросы решались на общем собрании. Питание было общим и бесплатным; образование и лечение членов коммуны также организовывалось из общего бюджета. Собственности не было, все движимое и недвижимое имущество было общим. (Некоторые особо радикальные толстовцы доходили до того, что общими считались даже одежда и обувь участников). С годами, по воспоминанию коммунаров, чувство собственности у них действительно почти атрофировалось: «Люди за долгие годы жизни в коммуне отвыкли от таких понятий, как «мой дом», «моя корова» и т. д.; все было «наше».
Одевались коммунары нарочито бедно: «в поношенные крестьянские армяки, поддевки, зипуны, а у некоторых к тому же одежда была изорвана, вместо хорошей обуви носили опорки, лапти и только зимой — мужицкие сапоги». Питались скромно. Алкоголь и табак были под запретом.
Численность коммун разнилась, средняя цифра — 40-50 человек. Впрочем, кроме постоянных участников, в коммунах зачастую проживали «гости» — симпатизирующие толстовству люди (или просто любопытные), которые приезжали из городов, чтобы ненадолго примерить на себя «опрощение»: они демонстративно меняли пиджаки и пальто на грязные армяки и начинали «заниматься крестьянским трудом». Литературовед и собиратель фольклора Евгений Баранов иронично описывает этот «труд» так:
«Например, надо было запрячь в водовозку лошадь, и вот человек пять начинали „трудиться“: один тащил возжи, другой дугу, третий хомут, а двое старались „вопхнуть“ лошадь в оглобли. В криках, понуканиях не было недостатка, и часто кончался этот „труд“ тем, что лошадь так и оставалась не запряженной, ибо никто из „работников“ не знал, как надо запрягать ее, да и побаивался, как бы она не вздумала брыкнуть». Таким же качеством отличалась и другая их «крестьянская работа».
Как правило, большинство таких гостей за несколько недель уставали от дауншифтинга, переодевались обратно в приличную одежду и отправлялись восвояси. Но и сами коммуны в большинстве своем существовали недолго. Поскольку в них объединялись очень разные люди, у них неизбежно возникали противоречия буквально по всем вопросам: начиная с того, кого считать толстовцем, и заканчивая тем, как воспитывать детей. Не выдержав разногласий, большинство коммун распадалось.
Но все это характерно для дореволюционных (преимущественно интеллигентских) коммун. В первые годы советской власти толстовские коммуны вполне доказали свою жизнеспособность и состоятельность, в том числе экономическую — во многом потому, что эти новые коммуны создавали не одни только интеллигенты, но и крестьяне-земледельцы.
Толстовцы и Толстой
Отношения Толстого и его последователей тоже не всегда были гладкими. С одной стороны, писатель активно интересовался их жизнью, со многими был знаком лично, вел переписку, приглашал пожить в Ясной Поляне. С другой — писатель меньше всего хотел, чтобы его считали «гуру», основателем духовного учения: «Говорить о толстовстве, искать моего руководительства, спрашивать моего решения вопросов — большая и грубая ошибка», — писал он. Более того:
«Никакого толстовства и моего учения не было и нет, есть одно вечное, всеобщее, всемирное, истинное для меня, для нас, особенно ясно выраженное в Евангелиях».
Он противился превращению толстовства в оформленное движение со структурой и нерушимыми догматами, с «культом личности» и признаками сектантства. Поэтому, например, на предложение нескольких «активистов» провести съезд толстовцев в Ясной Поляне писатель ответил с нескрываемым сарказмом:
— Вот отлично!.. Явимся на этот съезд и учредим что-нибудь вроде Армии спасения. Форму заведем — шапки с кокардой. Меня авось в генералы произведут. Маша портки синие мне сошьет…
Да и толстовцы имели к своему «духовному учителю» ряд претензий. Недоумевали, почему он, пропагандируя опрощение и труд на земле, сам продолжает по-барски жить в Ясной Поляне. Ненавидели несчастную Софью Андреевну, считая ее главной виновницей нравственных мучений Толстого. Презирали его детей, считая их никчемными. И не понимали, почему он не бросит всех этих презренных людей и Ясную Поляну («генерал» Чертков не стеснялся его прямо к этому призывать).
До революции отношения толстовцев с государством были более чем напряженными. Если уж государство и церковь не одобряли самого Толстого, то еще большую угрозу они видели в толстовстве как движении. В 1897 году Миссионерский съезд официально объявил толстовство сектой — да еще и вреднейшей (интересно, что этот навешенный православной церковью ярлык сохранился и в советское время, когда православная церковь утратила авторитет).
Особенно обострились их конфликты с государством во время Первой мировой войны — ведь толстовцы были убежденными пацифистами и отказывались служить в армии, а некоторые даже распространяли антивоенные листовки.
В том числе и по этим причинам (но главное, потому, что самодержавие они считали злом) толстовцы приветствовали Февральскую революцию. И действительно, в 1917 году для толстовцев начинается золотое время. Они наконец-то могут свободно издавать периодику (в 1917 году начинают выходить сразу два толстовских журнала: «Голос Толстого и Единение» и «Обновление жизни»; к началу 1920-х таких периодических изданий будет уже не меньше десятка) и книги. Никто больше не мешал создавать коммуны и артели, и они возникали одна за другой.
Первые годы советской власти для толстовцев тоже были удачными. Ведь, на первый взгляд, их идеалы и устремления новой власти были очень близки: и те, и другие отрицали частную собственность, приветствовали коллективные формы труда, протестовали против неравенства и эксплуатации человека человеком. Свобода, равенство, братство, мир народам, земля — крестьянам: в общем, почти полное единодушие. За исключением, конечно, того, что толстовцы были против любых форм насилия, а советская власть — против любых форм религиозности; но в первые годы это противоречие не мешало им мирно сосуществовать.
Если раньше толстовцы находились в некой «внутренней эмиграции» (как и сам Толстой, они считали, что главное — духовное самосовершенствование, и не пытались влиять на общество в целом), то после революции активизировались. Они занялись образовательной деятельностью, организуя в провинции библиотеки, выставки и музеи. Они открывали «школы-фермы» и детские колонии, а для тех, кто не имел возможности жить в них постоянно, — воскресные и вечерние курсы, лекции, съезды, экскурсии, практические занятия, игры. Основывали коммуны, артели и братства. Прежде толстовские сельскохозяйственные объединения были в основном интеллигентскими, однако теперь основатели активно вовлекали в свои коммуны крестьян (прежде всего — из сектантской среды: им были ближе идеалы толстовства).
К сожалению, не существует точных сведений о том, сколько существовало толстовских сельскохозяйственных объединений в 1920-е годы. Традиционная неприязнь толстовцев к любым государственным структурам заставляла их сводить контакты с государством к минимуму — поэтому, в частности, некоторые коммуны официально не регистрировались. Однако известно, что таких коллективов было несколько десятков, они были разбросаны по всей стране от Смоленска до Сибири, а общее число толстовцев, по некоторым оценкам, на пике доходило до 30 тысяч. Большинство общин были при этом немногочисленными, в среднем человек по 50: толстовцы справедливо полагали, что в жизнеспособности коммуны важную роль играет психологическая совместимость ее участников, а в коллективе с несколькими сотнями человек это маловероятно.
Существовали три формы таких объединений, соответствующие трем ступеням сознания. Низшая ступень — товарищество: совместный труд, но раздельный инвентарь, прибыль делится по согласованию. Вторая ступень — артель: совместный труд, общий инвентарь, снабжение участников пайками. Третья — коммуна-община: здесь нет уже никакой личной собственности, все общее.
Отношения толстовских объединений с государством в 1920-е разнились от общины к общине. Одни старались сосуществовать с советской властью максимально мирно, сотрудничали и шли на компромиссы; другие наотрез отказывались даже регистрироваться в земельных органах, а тем более платить налоги и нести воинскую повинность. К концу 1920-х конфликты обострились; толстовцев все чаще обвиняли в антисоветской деятельности, в прессе стали появляться статьи о том, что толстовцы — вредители. В центральной России их жизнь становилась все невыносимее, и тогда многие объединения переместились в Сибирь, надеясь, что там бдительное око начальства их не достанет. Но оказалось, что это лишь отсрочка: уже в 1930-х все коммуны были ликвидированы, а многие их члены — репрессированы.
(И это при том, что толстовские коммуны вполне доказали свою экономическую эффективность. Даже несмотря на то, что зачастую они создавались на не слишком плодородных, а иногда и почти непригодных для земледельческого труда землях, коммунары быстро превращали их в крепкие хозяйства с отличными показателями и несравненно лучшим, чем у колхозов, качеством продукции).
С началом коллективизации местные власти стали выдавливать коммунаров с их земли, и они с разрешения властей переехали в 1930 году под Новокузнецк. Там к ним присоединились участники многих других разогнанных коммун, так что в 1931 году в «Жизни и труде» было уже более 500 участников (совершенно нетипичная для толстовской коммуны численность).
Но и в Сибири коммунарам не дали жить спокойно. Сначала местные власти поставили перед ними заведомо непосильные планы по налогам и нормам сдачи урожая. Потом забрали половину скота. Потом — закрыли открытую коммунарами школу. А начиная с 1936 года коммунаров одного за другим начали арестовывать по обвинениям в контрреволюционной деятельности (как минимум 24 из них были потом расстреляны, 65 — репрессированы, а еще 100 — осуждены в годы войны за отказ мобилизовываться). В 1939 году коммуна была официально ликвидирована. Это абсолютно типичная для толстовских общин история — с той только разницей, что уцелевшие коммунары «Жизни и труда» в 1949 году предприняли еще одну попытку, основав под Новокузнецком поселок Тальжино.
Источник: Нож
