Как появилась этномузыкология? Что такое троицкие та́нки? В чем особенность аутентичных песен? Об этнографических экспедициях по изучению фольклора рассказала этномузыколог, заслуженный деятель искусств РФ, профессор и педагог, заведующая кафедрой этномузыкологии Воронежского государственного института искусств и руководитель фольклорного ансамбля «Воля» Галина Яковлевна Сысоева.
— Есть мнение, что музыкальная этнография, или этномузыкология как наука появилась в конце XVIII в., когда был повышенный интерес к народной жизни в России и в Европе. Но некоторые думают, что этномузыкология возникла с появлением фонографа. Все же когда появилась эта наука и как она развивалась?
— XVIII в. — это слишком рано. В конце XVIII в. появились первые печатные тексты русских народных песен. И, конечно, музыкальная наука не могла родиться, еще только распространялась пятилинейная нотация. Этномузыкология в России зарождается в конце XIX в., как и везде в Европе, с появлением архивов фонографических записей. Фонограф в России был впервые применен М.Е.Пятницким, нашим земляком, и Е.Э. Линевой. Ими были сделаны первые экспедиционные записи. Нужно собрать много таких записей, чтобы можно было что-то изучать и обобщать, потому что одно дело, — когда воспринимаешь песню на слух, а другое — ее более детально анатомируешь, смотришь, чем она интересна.
Этномузыкология — сравнительно молодая наука, и название у нее появилось поздно, уже в 2000-е гг. До этого использовался термин «музыкальная фольклористика». Многие ошибочно думают, что народный хор и есть предмет нашей науки этномузыкологии. Но мы изучаем все-таки не любую народную песню, а аутентичную, так называемый подлинный фольклор, который жил и живет в деревне. Хотя таких мест остается все меньше и меньше.
— Вы сказали про народный хор. Чем фольклорное исполнение отличается от народного?
— Фольклор — это устное народное творчество. Он не предполагает никакой письменной нотации, партитуры, по которой певцы разучивали бы песни. Они слышат их у себя в голове, причем не свою отдельную партию, а целиком весь образ песни. И в зависимости от того, сколько человек ее исполняют (два, три, пять, десять, пятнадцать), будут строить партию. Они даже иногда не договариваются, кто, что и в каком регистре будет петь: верхнем, нижнем, среднем. То есть они импровизируют. В этой импровизации и есть красота фольклора, потому что голоса куда-то движутся, сталкиваются, образуют необыкновенные созвучия, кластеры, которых нет и не может быть в народном хоре: там уже продумано, должен ли звучать аккорд, или то, что создал аранжировщик. А в фольклоре каждое новое исполнение будет непохожим ни на предыдущее, ни на последующее.
Второе — в фольклорном пении другая окраска звука. В народном пении выработалась общерусская манера: и уральский, и воронежский, и омский хоры будут примерно одинаково петь песни, особенно советские. Фольклорная манера очень сильно зависит от местной традиции, от местных приемов пения. У нас в Воронежской области можно сразу услышать, что поет, например, село Пчелиновка Бобровского района. Они по-другому произносят, распевают гласные, у них очень выражен диалект, по-другому произносятся и согласные, по-другому соединяются звуки.
— Куда вы ездите и с кем общаетесь, когда проводите фольклорные экспедиции?
— Сейчас я, конечно, езжу меньше. Стало труднее проводить экспедиции, потому что не в каждом селе, к сожалению, можно записать песни. Видимо, сказалась тенденция укрупнения городов и исчезновения поселков, сел.
Если еще не очень забылось, можно возродить некоторые обряды. В селе Россошь мы возрождали троицкие та́нки (та́нки — обрядовое хождение под специальные таночные песни по улицам села. – Примеч. ред.). Несколько раз приезжали в село Оськино Хохольского района, чтобы вместе с местными жителями провести такой обряд. Он проходит в виде театрализованного шествия — вождение русалки в образе ряженого коня. Этот обряд проводится в следующее после Троицы воскресенье.
Как раньше было? По улице в шествии впереди идет русалка. Трое мужчин надевают на плечи лестницу и накрываются пологом. Вожак держит вверху палку, на ней навязана конопля, как будто голова лошади. Сзади тоже держат палку с коноплей — хвост. Песенники поют, и вся процессия подходит к каждому дому, откуда, как во время колядок, должны вынести сало, колбасу, яйца, самогон или деньги, у кого что есть. А если не вынесешь, неизвестно, что случится с твоими урожаем и домом. Все выносили. Народ прибавлялся, постепенно к шествию присоединялись все жители улицы.
Я очень часто слышу в деревнях такие реплики: «Давай пойдем у хату, я тут на улице не буду играть. А то скажут, что напилась». Они не говорят «песни петь», у них песни играют. Я спрашиваю: «Как же? Всю жизнь пели, на улице сидели». А мне отвечают: «Сейчас у нас так уже не играют. Давай у хату пойдем. А то скажут, что совсем с ума сошла». Вы представляете? Стесняются петь на улице.
Для меня было удивительно, насколько песни застревают в памяти. Мы ездили к Анне Юдаевне Сидельниковой, ей было уже около 100 лет. Начинаем петь песни, которые она когда-то записывала и нам показывала, и она подпевает. Такая крепкая борозда была сделана в памяти, что она до конца песню споет и не ошибется. Но в то же время может запутаться и даже свою фамилию не вспомнить. Рассказывает: «Я вот иду огород полоть, а сама песни играю. Одну вспомню, другую. Да так наиграюсь, что мне и работать легче».
— Троицкие традиции возрождаются только вами и вашими студентами, или в селах эти обряды еще остались и продолжают существовать?
— В селах помнят, и готовы их воспроизвести. Но им нужен лидер, который смог бы всех объединить. Мне очень отрадно, что многие понимают необходимость возрождения своих народных обычаев, потому что это соответствуют нашей русской потребности в соборности. Для русского человека это не праздник, если нет народного, массового гуляния. Праздник — это когда все объединены общим чувством, общим стремлением.
Вообще народные праздники создавались не как форма праздности. Напротив, праздник — это определенный ритуал на будущее. Как ты споешь, спляшешь, так тебе в будущем праздник и отзовется — например, хорошим урожаем.
Колядки не для того, чтобы просто позабавиться. Это возможность изобразить желаемое как действительное. С весенними праздниками то же самое. Это акт продуцирующей магии. Мы хотим, чтобы в будущем у нас было все хорошо, поэтому разговариваем с природой, что-то ей сообщаем. Все песни на это нацелены. Это диалог человека с природой.
Когда после революции решили строить новую культуру, вместе с запретом на религиозные обычаи мы получили запрет и на народные праздники, потому что для крестьянина они стали неразрывны. Он не видит никакого противоречия в том, что утром на Троицу отстоит в храме, переоденется дома и пойдет на народное гуляние. Поэтому когда церковь и ее обычаи начали возрождаться, стало легче восстанавливать и народные праздники.
— Сколько всего вами было собрано песен и напевов?
— Трудно сказать, но я думаю, что несколько десятков тысяч. В экспедиции мы ездим на небольшой срок, дней на пять. За это время можно обследовать три села. И за один раз можно привезти около 300 песен.
— Как вы считаете, фольклор сегодня умирает или все-таки возрождается?
— Он меняет форму бытования и форму трансмиссии, форму передачи от поколения к поколению. От семейных традиций он переходит к любительскому творчеству и передается уже через посредников. Такими посредниками становятся руководители коллективов, которые хорошо знают традицию и пытаются ее реконструировать с новыми участниками, даже не обязательно с теми, кто живет в селе.
Содержание наших старинных песен удивительное. В них столько мудрости, красоты, и многозначных символов. Столько глубины во всех смыслах. Это нужно и в школах изучать, и постигать самостоятельно.
— В 1990-х гг. ваш ансамбль вместе с американцами снял фильм «Россия. Спрятанная память» о народных традициях российских деревень. На ваш взгляд, каким получился этот опыт?
— Они долго монтировали фильм — полтора года, так как было трудно разобраться в некоторых мифологических объяснениях праздников. Я очень боялась смотреть этот фильм, потому что 1994 г. — самая разруха в деревне. Но я бы сказала, что они мужественно восприняли неудобства быта и сделали фильм с большим уважением к русской культуре.
Некоторые вещи их буквально потрясали. Например, мы едем мимо дома, который окружили люди. Когда строят дом, на последнем этапе его нужно обмазать глиной. Все село участвует в этом, потому что работу нельзя делать кусками. А хозяева на всех готовят обед. Американцы снимали и удивлялись, спрашивали, сколько это стоит, люди сами приходят, или это родственники. Нет, это чужие люди — односельчане, которые приходят помочь. Отказать нельзя. Ты откажешь, и к тебе не придут.
Однажды мы приехали в село Кочетовка Хохольского района Воронежской области. Возле одного дома собрался ансамбль, все пришли в костюмах. Американцы зашли снять интерьер дома. Это была одна большая комната. За пологом стояли кровать, русская печка, лежанка с ситцевой занавесочкой, хозяйственная лавка. Стол и сундук были покрыты вышитой скатертью. На полу дорожки тканые, а на окнах занавески. Ничего лишнего. Я вошла, и у меня все внутри сжалось. Думаю, скажут: «Что за бедность?!». Но у них был невероятный восторг от того, что люди в этой бедности смогли создать такую красоту интерьера. Потом один из операторов сказал, что его больше всего потрясло счастливое выражение лиц наших крестьянок. Они не страдают, они не замечают этой бедности, у них в жизни все хорошо. Он рассказал: «У меня два дома, несколько машин, бизнес. И я очень часто испытываю дискомфорт, депрессию. А здесь вижу много счастливых лиц и не понимаю, отчего они счастливы». Вот загадка русской души. Они счастливы от общения. Этот фильм в Америке завоевал пять национальных призов. Он называется «Россия. Спрятанная память».
Источник: Научная Россия
