Исследователь из ТюмГУ изучила то, как растительные образы участвуют в организации сюжета, художественного мира, а также характеризуют восприятие героя в рассказе Владимира Набокова.
Связь природного и рукотворного мира можно назвать важной проблемой в творчестве Набокова. Растительные, энтомологические, зоологические образы в произведениях писателя организуют художественный мир, портрет героев, выступают в роли сюжетообразующих аллюзий. Талантливый писатель, по мнению Набокова, также внимателен к природе, как и исследователь-натуралист: «Художник должен знать этот мир» для того, чтобы «вновь создавать его».
Статья «Мандрагора в райском саду: растительные образы в повести В. Набокова «Волшебник» кандидата филологических наук ассистента кафедры русской и зарубежной литературы СоцГум ТюмГУ Анастасии Дроздовой вышла в «Вестнике Тюменского государственного университета». В ней говорится, что в произведениях, написанных перед переездом Набокова в Америку, противопоставление естественного и точного «творческого вымысла» недостоверному «пошлому умыслу» связано с проблемой выбора языка. Ученая исследовала растительные образы (всего 29 наименований) в повести «Волшебник», организующие райское пространство и передающие авторскую оценку речевой стратегии героя.
С одной стороны, литературные и библейские коннотации растительных образов связаны с утопическим эдемским миром, где души праведников не испытывают нужды и переживают «блаженство» («он думал, блаженствуя на внутреннем припеке, о сладком союзе умышленного и случайного»). В произведениях Набокова райские плоды выступают «символом неуничтожимой полноты бытия» и указывают на «возвращение в Отчий дом», – у Набокова-модерниста трудно различимы рай небесный и рай земной.
С другой стороны, двойственная характеристика пространства, где произрастают райские плоды («вечная детская»), указывает на демоническую природу страсти героя к нимфеткам: жизнь с юной девочкой, которая представляется герою эдемом, оборачивается адскими муками. У Набокова на смену четкому дантовскому делению на ад, чистилище и рай приходит пространство, в котором смешиваются характеристики ада и рая, но где, однако, преобладает ад. В процессе исследования текста рассказа автор статьи приходит к выводу, что, создавая образ девочки-растения в «цветущей фантазии»-раю, Набоков подчеркивает, что демонические коннотации этого образа – плод вымысла героя, тогда как невинность девушки связывается с образом другого рода – с лавровым деревом нимфы Дафны.
Так портрет девочки вводится с помощью колористических ассоциаций: реализуется этимологическое значение колоронима «каштановый» (цвет и запах волос: «обдавая его каштановым запахом мягких волос»). Юная особа уподобляется дереву: «сморщенный листок дрожал у нее в волосах», «смешиваясь с родственной ей игрой света под лилово-зелеными деревьями» (девочка одета в лиловое платье), «розово-озаренное лицо с тенью листьев на лбу», «обвила вокруг его затылка сонную руку».
Древесные образы позволяют сопоставить сюжет о преследовании девочки с мифом о Дафне, которая, чтобы избежать любви Аполлона, превратилась в дерево. И для всеведущего повествователя, и для героя цветущий рай связан с миром детства: дети, как существа, обитающие в Эдеме, непорочны. Точка зрения всеведущего повествователя позволяет сравнить героя с палачом, не только поступками, но и манерой речи пытающимся скрыть свое преступление.
Эвфемистические образы и образы, обозначающие растения-фантомы, вводятся через точку зрения героя-маньяка, они указывают на творческое бессилие, утилитарное отношение к красоте. Рукотворный и природный миры объединяет гармония художественного замысла, тогда как противоестественный умысел дисгармоничен, антипоэтичен. Таким образом, неправильные выражения в структуре растительных образов, их чувственная семантика позволяет Набокову вывести тему «противоестественной красоты» в область естественно-научной и языковой проблематики: «противоестественные» замыслы героя оказываются эстетически неполноценными.
Источник: ГН
