Говорят, что время лечит. Но еще говорят, что не всех и не от всего. Неизвестно, что такое память; известно только, что отними ее у человека – и человека нет. Во всем пережитом - урок, суть, опыт и жизненный смысл. Михленко Нина Петровна, может быть, тоже хотела бы стереть из памяти страшное событие – блокаду Ленинграда 1941 года, но не может. Ей тогда было 8 лет, и она жила в Ленинграде.
Начало войны
«Мне было 8 лет, когда началась война. На тот момент наша семья жила под Ленинградом в Молосковцах. Отец у нас был военным человеком и его как военнообязанного вызвали воевать. Так, мы переехали в Ленинград к родителям отца, моим дедушке и бабушке. Папа погиб сразу же. Мать осталась с четырьмя детьми на руках. Начало войны я помню очень хорошо. Помню, как после немецкого налета горели Бадаевские склады с запасом продовольствия на 5 лет вперед. Мы жили тогда рядом с Балтийским вокзалом, где с крыши нашего дома этот пожар нам хорошо был виден. Тогда мы и предположить не могли, какой бедой обернется этот пожар. На Бадаевских складах сгорело около 40 помещений, в которых находилось 3 тысячи тонн муки и 2,5 тысячи тонн сахара».
Голод и холод
Началось самое страшное для ленинградцев событие – голод и зима 1941 -1942 гг., когда морозы достигали 40 градусов, а не было ни дров, ни угля. Съедено было все: и кожаные ремни, и подметки, в городе не осталось ни одной кошки или собаки, не говоря уже о голубях и воронах.
«Чтобы не умереть, мы в кипяченой воде разводили столярный клей, который потом застывал и превращался в желе. Это своего рода был наш «блокадный десерт». Из ромашковой травы делали лепешки. Цветы ромашек не успевали распуститься, как все сразу срывали. За хлебом ходили рано утром, приходилось часами выстаивать в очередях, чтобы получить блокадную пайку хлеба – 125 грамм. Человечину мы не ели. Зато я помню нашего соседа - инженера, которому каждый предмет мясом человеческим казался. Сначала он носил домой кошек и собак, а потом стал употреблять в пищу человечину. Помню, как он пришел к нам домой и говорит деду: «Я приготовил столько мяса, что нам хватит на всю жизнь». А дед знал, что он уже помешался на этом. Как оказалось, вместо мяса дома лежали спущенные шины, которые он достал из своего гаража. Как правило, те люди, которые ели человечину долго не жили. Они сходили с ума и умирали.
Я помню, что электричества у нас не было, за водой всем приходилось ходить на Неву, падая и умирая по дороге. У меня до сих пор стоит картина перед глазами, как сотни людей умирали в очередях, в своих холодных кроватях, на лестницах и подъездах. Трупы были повсюду. Их уже перестали убирать, так как не было сил хоронить мертвых. Вскоре мама обессилила, у нее началась цинга и отечность. Потом эта болезнь поразила меня. Лицо и десны распухли до такой степени, что совсем здоровые зубы выпадали. Невыносимо болели и опухали ноги. Складывалось ощущение, что еще немного, и они разлетятся на кусочки. Следы от этой страшной болезни, в виде рубцов на ногах по сей день напоминают о тех страшных днях».
Игрушки детей блокадного Ленинграда
«Детям в блокаду было намного хуже, чем взрослым. Как нам объяснишь, почему нечего есть? Почему при взрывах и сигналах сирены нужно бежать в бомбоубежище? Поначалу мы вместе с взрослыми прятались от бомбардировок и артиллерийских обстрелов в разных укрытиях. Но вскоре, во время бомбежек мы дежурили на крышах домов. Поливали зажигательные снаряды из кадушек с водой. Чувство страха напрочь отсутствовало. Мы настолько привыкли к этим страшным звукам, что для нас дежурства были сродни игры. Мы устраивали соревнования, кто быстрее потушит «зажигалку», искали выдуманных шпионов среди незнакомых людей. Если первое время у нас были силы залазить на крыши, то потом, к сожалению, мы не могли этого делать».
Невосполнимая потеря
«Блокада Ленинграда унесла жизни миллионов людей. До победы над фашизмом дожили только я, мама, сестра Галя и тётка моя (сестра отца). Умерло из нашей семьи 6 человек от голода. Правда, бабушку у нас снарядом убило. Когда умер младший братик Гена, у нас еще были силы выкопать яму. До сих пор помню слова мамы, которая говорила: «Очень страшно, когда дети умирают от голода, а ты не можешь ни чем помочь». Затем умерла старшая сестра Тася, тело которой мама зашила в простыню, обвязала белыми веревками и оставила на пару дней у дверей нашего дома. Раньше так делали все. Трупы умерших были очень тяжелыми, несмотря на то, что тела людей высыхали от голода. Приходилось зашивать покойников в простыни, оставлять в коридоре или выносить во двор, от куда их потом вывозили специальные машины на Пискаревское кладбище. При подъезде к кладбищам на дорогах, в канавах, в кустах валялись брошенные трупы, их можно было увидеть и на свалках, вывезенными вместе с мусором. Так, мы с мамой увидели тело нашей бабушки, которое растерзали по кускам. Как сейчас помню, руки и ноги валялись отдельно от тела. Тяжело все это вспоминать».
«Дорога жизни»
«После зимы 1942 – 1943 года, в конце лета, нас эвакуировали через Ладогу на баржах, где на берегу нас ждал состав. Впереди двигалась баржа с детишками из детского дома, которую сбили немецкие снаряды. Одни белые панамки плавали на поверхности воды. Эту картину я не забуду никогда. Когда мы прибыли к нашему составу, суток трое стояли на месте. У меня началась клиническая смерть. Перед этим мама сказала нам: «Пойду поищу травы какой, может щавель найду». И она ушла. Тут я теряю сознание, и что происходило дальше, не помню. Как рассказывала тётка, рот у меня не разжимался, глаза закатились, на бледном лице моментально нарисовались темные круги под глазами. Тётя побежала искать маму. Когда маму нашли, она, не долго думая, схватила ложку, разжала мне зубы и влила соевого молока, по четвертушки которого давали нам в дорогу перед эвакуацией. Я сразу же пришла в себя. Так, соевое молоко спасло мою жизнь. После этого нам сказали заходить в вагоны. Те, у кого были силы - зашли, судьба остальных мне неизвестна. Мы отправились к маминой родной сестре в Ульяновскую область, село Павловка. А так как муж маминой сестры был военным, его перевели в Сызрань, куда он всех нас перевез с собой. В Сызрани нам выделили комнату на ул. Московской, куда поселили 8 человек. По истечению некоторого времени мама устроилась на Локомобильный завод, немного проработала и заболела. Ей дали группу инвалидности, а мы еще были детьми, нам же учиться нужно. Здесь я пошла в первый класс в 10 лет. Закончила семилетку, после чего поступила в нефтяной техникум только из-за того, что там за хорошую учебу поощряли стипендией. По окончанию техникума я стала работать на нефтеперерабатывающем заводе. После войны нам предлагали вернуться в Ленинград, но мама отказалась, сказала, что если еще что – нибудь случится, она не выдержит».
Победу встречали в лужах, зато все счастливые
«До сих пор помню тот солнечный день, но незадолго до этого был дождик. А тут такая красота! Радуга вышла, как в сказке. Лучи солнца, играя и улыбаясь, купались в лужах. И когда передали по радио, что мы выиграли и выстояли перед напором врага в этой беспощадной войне, все жители дома вышли на улицу со слезами на глазах. Это были слезы радости. Люди поздравляли друг друга, обнимались, целовались, плакали и купались от счастья в лужах. Началось всеобщее ликование. Сейчас мне 82 года и я все события помню, как вчера. Последний раз я была в Ленинграде, когда нас с сестрой награждали знаком «Жителя блокадного Ленинграда».
Редакция «Читай и думай, Сызрань» благодарит Нину Петровну за встречу и предоставленную информацию. Ведь только вместе мы сможем сохранить уникальные воспоминания очевидцев.
